when my fear is...

макс хочется всех спасти: до тяжелого, мутного состояния; до искр в глазах, до слез, до рваных заусенцев на пальцах. хочется помогать, даже если никто не помогает ей самой. сила, которую она не поняла, но попыталась воспользоваться. сила, которая стала для нее огромным толчком в спину, прямо в обрыв, туда, откуда потом живыми не возвращаются. она знает, как поворачивать время, знает, как избежать событий или встреч, знает, что делать, только вот? это не всегда помогает. макс забывает, что время — беспощадная сука, такая же, какими бывают ее одноклассницы, рвущие тетрадь напополам. 

ей хочется всех спасти: хрустят пальцы, губы сухие-сухие, забытая бутылка воды где-то на столе в комнате, полный бардак, в котором она учится еще находить собственные вещи. грязная майка, мокрые волосы, откуда-то взявшиеся небольшие настенные часы тарабанят по голове будто огромные капли дождя. она даже не помнит, как они там оказались. время смешалось. оно стало огромной вязкой массой, стало слишком жестоко, слишком страшным, чтобы что-то менять. пустой взгляд, длинные ресницы, от нее пахнет зубной пастой, безнадежностью и детским шампунем.

в голове картинкой хлоя, которая просит вернуть все обратно. хлоя, которую тоже нужно спасти. хлоя, которая этого спасения не хочет. в голове картинки того, как ее разъебывает на мелкие щепки — сигареты, кашель, грубые слова, проглоченные макс в очередной раз. каждый раз заново. каждый раз хлоя выбирает, куда бить сильнее. вымученная улыбка, “ты ведь супергерой”, но на деле макс просто девочка. девочка, которую разъебывает ее же выбор. 

оторванный очередной заусенец, кровь, засыхающая на коже, ветер, долбящийся в окна. на улице шторм, который воет и стонет, прося о чем-то. макс знает, что причина — это она. время, которое она исправила. рейчел, которую она вернула. точно, ей же нужно спешить. хлоя не отвечает на смски, знать бы, как на этот раз изменилась их история. 

шторм прекращается, оставляя после себя лишь тишину. шторм прекращается, оставляя после себя лужи, грязь, проходящий мимо уборщик, с которым макс здоровается. фотопленка играет вспышкой. нужно успеть на автобус, чтобы добраться до места, где хлоя часто курила, лежала на разваленных машинах и мечтала о том, чтобы рейчел вернулась.

птица, умирающая по дороге, врезавшись в стекло. море, бушующее неподалеку. кеды мокнут в лужах, макс тонет в непонятных для нее сожалениях. сгорбленная спина, страх, ковыряющий внутренние органы. она видит. видит их, вдвоем, но не так, как ждала. не так, как думала. кровь яркими пятнами заливает чужую одежду, кашель становится громче, прежде чем макс успевает что-либо сделать. 

она смотрит на рейчел, но.

— я не понимаю, — хлоя ледяная и синяя, к ней даже страшно прикасаться, голос макс — сорванная истерика, — зачем? 

сожаление рвется диким хриплым криком, спутанным сознанием, вспышками перед глазами, будто она забыла выключить свою камеру. дрожащие руки, взгляд на тело, которому уже не помочь. вернуть время? блять, она так не может. не сейчас. она сделала слишком. мир разваливается, потому что она играет с ним в желании спасти каждого. прикосновение к плечу рейчел становится странно-робким, она касается, встречаясь глазами.

— как это вышло? — присаживается на коленки, не думая о том, что запачкает джинсы в грязи, — а ты.. как?

кожа рейчел странно-желтая. и рейчел странная. макс холодно. небо снова затягивают тучи, отрезая их от мимолетного солнца.

мусор, воняющий и валяющийся рядом, кажется ненастоящей искусственной картинкой. будто кто-то пририсовал его, чтобы создать иллюзию жизни. мусор, который колышется от порывов ветра, спутанного с волнами моря, с водой, которая иногда капает им на плечи. лес, шумящий рядом, тоже кажется ненастоящим. гул в ушах затмевает другие звуки, кроме ее рвущегося переломанного голоса. хриплый, будто она кричала несколько часов с обрыва, пытаясь не упасть вниз. рэйчел холодая, когда к ней прикасаешься. кожа слишком шершавая, слишком сухая, неприятная. руки такие, будто их приставили к ее телу и вот-вот оторвутся. макс страшно касаться сильнее, потянуть на себя, чтобы отвлечь.

отвлечь от мертвых бездонных глаз невозможно. отвлечь от трупа с лужей крови, впитывающуюся в землю, тоже не в ее силах. 

макс чувствует, как рвется вселенная. чувствует, как рвется мир, перевернутый ею уже не один раз. хруст ребер, хруст камней или дороги, разваливающейся на части. хруст-хруст-хруст. мир рушится, пока она пытается собрать себя заново — по кусочкам, будто собирает картинки по цифрам.

— ты странно выглядишь, — рэйчел переводит взгляд на нее, не понимая, как будто бы макс несерьезно. — правда странно. тебе нехорошо?

может не стоило? может не нужно было? она же хотела. чертовски хотела вернуть хлое рэйчел, чтобы она была счастлива. чтобы чувствовала себя лучше, нужнее, раз макс не могла дать ей те чувства, которых хотела. а сейчас хлоя лежит рядом, тонущая в спокойствии, не чувствующая уже ни грусти, ни тоски, ни злости. она больше не будет кричать или курить в машине. она больше ничего не будет.

макс давится воздухом. хочется блевать, только вот на завтрак она ничего так и не съела.

рэйчел рядом остается, она жива — жива ли? — и сходит с ума, хватаясь руками за волосы. одна из прядей оказывается у нее в ладони.

— послушай, мне надо кое-что сказать, но ты в это вряд ли поверишь, — мысль проскальзывает незаметно “хлоя бы поверила”, пока чужие трясущиеся руки напоминают, если честно, аэродром. макс снова берет ее руку в свою, сжимает, ощущает эту неприятную сухость. кожа, способная раствориться под пальцами, никогда не казалась особо приятной.

но она красивая. даже так: с желтоватым оттенком кожи, с подтеками, с алыми венами, которые видно на шее. с этими разжеванными перекусанными губами, с месивом на лице, восставшая почти из своей собственной могилы. так вот ты какая, рэйчел.

— ты поверишь, если я скажу, что умею отматывать время назад? 

дрожь. треск. звук бушующего моря. тропинки, ведущие к скалам, заполняются водой. чайки продолжают умирать, падая с неба, будто звезды. кровь пахнет, смерть пахнет. макс успевает закрыть хлое глаза, чтобы она уже видела лишь темноту, потому что кому-то хотелось, чтобы всем было лучше.

господи, блять, как же ты проебалась, макс. как же сильно ты проебалась.