Резистентность - злая сука, как ни крути. Если раньше тебе, чтобы забыть о мирских проблемах, хватало пары дорог, запитых бурбоном, то теперь даже несколько недель, проведенных в наркотическом и алкогольном угаре не были панацеей от мыслей и чувств, что разъедали тебя изнутри. И похуй, что если бы не эта самая резистентность, то ты бы давно сдох в какой-нибудь канаве от передоза, верно, Джонни?

- Я сам решу, когда с меня хватит, а теперь налей мне выпить и перестань пиздеть, - снимая авиаторы и кладя их на стойку, говорит рокербой, вырывая из рук девушки бутылку, - твоё дело выпивку разливать да радовать глаз, а ротик свой лучше прикрой.

Должно быть, она думала, что уже навидалась подобных ему. Но действительность вновь дала девчонке, которая, вероятно, искала в Найт Сити лучшей жизни, под дых. Подобных ему в этом гадюшнике не было. Такие сволочи - это штучная, блять, работа. Остается лишь надеяться, что ей стало хоть чуточку легче, когда чуть позднее этим же вечером шестеро мордоворотов пересчитывали Сильверхенду рёбра.

- Охуенный сервис, - кривя в улыбке распухшие и окровавленные губы, бросает Джонни, когда его избитую тушу выкидывают в пасть светящегося неоновыми вывесками ночного Найт Сити. Города, который он искренне ненавидел. Каждая мышца в теле отдаёт болью, которая, впрочем, здорово притупилась благодаря количеству принятых ранее этим же вечером опиатов. Наверное, лишь благодаря этому рокер смог встать.

Встать, чтобы сразу после этого сблевать прямо на собственные ботинки, едва удерживая равновесие, лишь бы не упасть лицом в собственную же блевотину. Блевотину, которую ливень уже спешно пытался унести в кишки канализации Найт Сити.

- Блядский городишко, - бурчит себе под нос мужчина, вытирая желчь с разбитых губ и ковыляя туда, куда глядели его помутневшие глаза. Здесь было совершенно всё равно, куда идти, ведь по итогу всё равно придешь к вселенскому, блять, разочарованию. Город, который был лишь площадкой для разделения сферы влияния у корпораций никогда не сможет предложить ничего другого. И он, по крайней мере, вышел из этого порочного круга, перестав стремиться к чему бы то ни было. И пытаться найти здесь родственную душу было всё равно, что искать монашку в борделе. В лучшем случае, получишь лишь видимость.

***

- Лиз, да перестань уже ебать мне мозг, - вспоминает Джонни тот вечер, когда всё пошло по пизде, - в этом городе каждая вторая мечтает оказаться в постели с Джонни, блять, Сильверхендом. К тому же, ты сейчас говоришь, будто я имел ту пустышку во всех мыслимых позах. Брось, Роуг, просто дежурный обмен слюной на радость фанатке. Воспринимай это как часть образа, перформанс, хер его знает. Ради бога, повзрослей.

Но вместо того, чтобы прислушаться к голосу здравого смысла, та лишь начала рвать и метать. Конечно, девушка была просто секс, когда злится, но тогда она натурально взорвалась. И Сильверхенд оказался в самом ебучем эпицентре этого взрыва.

***

- Подайте ветерану, - донеслось до ушей Джонни, когда тот проходил мимо очередного гетто, коими полнилась эта клоака, по ошибке называемая городом. Повернувшись же на источник, рокербой увидел перед собой действительно жалкое зрелище: мужчина, несмотря на то, что был, наверное, ровесником Сильверхенда, выглядел лет на 10 старше. Кожа его была покрыта коростами и струпами, протезы явно были установлены каким-то подпольным рипером, с соотношением вылеченных и добитых примерно 30 к 70. На местами покрытых ржавчиной протезах это убожество едва стояло, скромно вытягивая перед собой руку, в которой лежало устройство для приёма моментальных переводов. И чем больше застывший Сильверхенд всматривался в глаза этого доходяги, тем больше узнавал в нём Роберта Джона Линдера. Вернее то, что могло бы с ним случиться, если бы он позволил отчаянью и беспомощности поглотить себя, лёжа на той пропахшей мочой кровати в Pistis Sophia.

***

Левая рука всё ещё болит. Будто там ещё осталось что-то, что могло болеть. Но даже это не сравнится с той болью, что ты ощущаешь, когда не находишь в себе сил ни на что иное, кроме как на созерцание потолка, с которого местами слезла штукатурка. Ты понимал, что теперь у тебя не осталось ничего. Понимал, что смерть там, в окопах, была бы куда проще, нежели эта пародия на жизнь. Понимал, что прямо сейчас радио, стоящее на прикроватной тумбочке, транслирует ту картину, что удобна правительству. Тому самому, что послало тебя и тебе подобных на нужную ему войну. И в ней вы изначально были проигравшими, даже когда с детским, наивным восторгам смотрели на игрушки, что предлагали всем записавшимся в армию. В этих же танках, что работали лучше любой рекламной кампании, сгорело несметное множество таких же, как и ты. Людей без цели, которую за них нашли другие. И теперь правительство делало то, что всегда любило. Обвиняло во всём тех, кто отказался воевать не за свои идеалы. Пытаясь добить тех, кого не смогли убить картели. Ведь всегда проще устроить охоту на ведьм, чем признаться в собственном проёбе.

- ...видишь ли, Скотт, я согласен, что Вторая южноамериканская война стала для нас катастрофой, - продолжаются дебаты, доносящиеся до ушей мужчины из радиоприёмника рядом с Джоном, что, кажется, уже врос в матрас, лишь переведя взгляд на раздражающий источник шума. Но не находя в себе сил даже на то, чтобы выключить блядскую шарманку, - однако я, как военный эксперт, не могу согласиться, когда это называют "Новым Вьетнамом" у себя на кухнях жители нашей славной страны. Да, на первый взгляд, она действительно напоминает войну 60-ых годов, однако тогда мы проиграли лишь благодаря внутренним распрям и, что более важно, внешней помощи Хо Ши Мину со стороны Советов, здесь же, как я считаю, главной причиной нашего поражения стала неспособность многих наших солдат принять ответственность за свои решения. За свою, чёрт побери, страну. Извините.

- Ничего, Джек. Мы прекрасно знаем, как вы относитесь к дезертирам. И, уверяю, вся страна разделяет ваше мнение.

- Спасибо, Скотт. Так или иначе, именно повальное дезертирство и отличает эту войну от войны во Вьетнаме. Тогда люди понимали, за что они сражаются, но, к сожалению, встретили ожесточенное сопротивление со стороны врага, спонсируемого более крупным игроком на мировой арене. А теперь - бойцы просто продавали свою страну, с позором оставляя позицию за позицией. Картелям и не нужно было превосходить нас по мощи, ведь эти... Твари сами отдавали им позиции и технику. Потому всякий раз, когда я слышу, что Вторую Южноамериканскую называют "Новым Вьетнамом", во мне горит огонь правденого гнева. Нет, говорю я, это не ещё один Вьетнам. Ведь главным нашим врагом и причиной провала военной кампании тогда был противник внешний. Здесь же США не смогли справиться с куда более страшной силой. С противником внутренним, засевшим внутри страны и вооруженных сил, словно раковая опухоль.

Голос "эксперта", кажется, норовил пробить дыру в его черепе. Хотелось кричать, но всё, на что хватало пересохшей глотки, это лишь жалкий хрип. Но чем дальше они продолжали свою дискуссию, тем сильнее становилась ярость Джона. Ярость, постепенно обретающая форму мысли. Не их, но его мысли.

Я не позволю вам обвинять нас в своём проёбе, ублюдки.

Но за нею ведь скрывалась другая, в которой ты, Роберт Джон Линдер, никогда себе не признаешься. Иначе это сожрёт тебя с потрохами. И звучит эта мысль несколько иначе.

Я не позволю себе снова быть беспомощным и слабым.

***

Звуки ударов металла о мясо теряются в шуме проливного дождя. Когда Джонни приходит в себя, он видит перед собой едва шевелящееся тело. Покрытое струпами и коростами лицо едва различимо под бесчисленными ссадинами и гематомами, а с отражающего неоновый свет протеза Сильверхенда капает кровь. Он затравленно оглядывается, осознавая, что городу всё равно. Найт Сити не обращает на это абсолютно никакого внимания, и вряд ли обратил бы, даже если бы он прямо сейчас застрелил доходягу. Доходягу, который едва различимо умолял Джонни перестать, трясущейся рукой протягивая тому устройство для электронных переводов.

***

Звуки ударов металла о металл были очень хорошо слышны, эхом раздаваясь по подъезду и будя всех жильцов.

- Открой эту блядскую дверь, иначе я её нахуй выломаю! - кричит Джонни, осознавая, что всё его тело прошивает дрожь. Осознавая, что ему снова страшно. Он снова чувствует себя покинутым. И он ненавидит это чувство. Даже больше, чем он ненавидит Найт Сити.

Перед тем, как услышать её голос, сознание рисует в голове самые разнообразные сценарии. В одном из них она одаряет твою морду лица хуком с правой, заставляя ссадины на твоём лице ныть. В другом - ты сразу встречаешься глазами с чернотой пистолетного дула. И, наконец, в третьем та просто не открывает тебе дверь, сколько бы ты её ни молотил. И на каждый из этих сценариев Джонни мог ответить, парировать. Уж что-что, а держать удар он умел, даже когда ощущал приближение адского похмелья и отходняка от колёс, уготованных самой матушкой природой. Также он знал, что она может сколько угодно направлять на него ствол, но ни за что не выстрелит. И, наконец, никто не мешает ему отрубиться под дверью, учитывая, что он едва стоит на ногах. Но Найт-Сити в очередной раз послал его нахуй вместе с его планами, и оказалось, что рокербой был совершенно не готов к разговору. Пусть даже сквозь металл её входной двери.

- А тебя не учили убирать там, где насрано? Тобою, в том числе, между прочим, - отвечает он, продолжая стучать в дверь. Впрочем, даже он чувствовал, что силы постепенно покидают тело, из-за чего удары с каждым следующим становились всё слабее и слабее.

Разумеется, это чувствовала и девушка с той стороны двери. Девушка, которую ты считал родственной душой, и которая прогнала тебя взашей.

Наконец, чувствуя, что ноги перестают держать его саднящее тело, Джонни сползает на пол, так же облокачиваясь на холодный металл. В глазах плывёт, а к горлу подступает очередной приступ тошноты. Рокер сглатывает, после чего с силой бьётся затылком о дверь. Боль позволяет унять желание выблевать собственные внутренности.

- Я не уйду, пока мы всё не проясним, Ли... - он осекается, - Роуг.

Голос его успокаивается, хотя всё тело по-прежнему пробивает озноб. Он снова остался один, а на протезе всё ещё виднеются бордовые пятна. Прыская, Джонни неуклюже пытается оттереть их, но мелкая дрожь то и дело мешает, вызывая лишь ещё большее раздражение. Джонни Сильверхенд больше никогда не станет Робертом Джоном Линдером. Он не станет беспомощным ублюдком, способным лишь на то, чтобы купаться в собственном бессилии. Никогда, блять.

Отредактировано Johnny Silverhand (2023-04-28 15:02:43)

Пульсирующая боль в висках отчасти отвлекает от смятения в области груди, рывками вздымающейся от резких, обрывистых попыток набрать в лёгкие побольше воздуха. Протез со скрипом подрагивает, будто ловя нервный тик. Обычно тихое, едва заметное шипение сервомоторов теперь, кажется, по громкости соизмеримо с колоколами. Он её ненавидел. Ненавидел руку, что сейчас держал перед своими глазами, будто впервые видя. Эта рука напоминала о слабости, напоминала о прежнем имени. Том, что было стёрто, когда культю нужно было чем-то заменить. Наверное, именно тогда, в полутёмном подвале рипера, в углах которого вовсю хозяйничала плесень, и умер Роберт Джон Линдер.

- Да ну? - криво усмехаясь, парирует Джонни, губами зажимая фильтр помятой, но чудом не поломанной сигареты, - ты, блять, ещё расскажи мне, что земля круглая, или что корпо - лживые ублюдки, вот это я удивлюсь. За это ты меня и любишь.

Щелчок, кончик сигареты раскаляется, а в лёгкие прорывается дешевый никотиновый дым, заставляя рваное и сбивчивое дыхание рокербоя чуть успокоиться, отчего грудная клетка перестаёт саднить при каждом резком вдохе. Кажется, становилось легче. Беда в том, что только казалось.

- Потому и не пристрелила.

***

Он закрывает глаза и вспоминает. Да, он был готов к сценарию, при котором его взгляд упирался в черноту дула её Юнити, рукоятью которого та разбила его губы, запачкав кровью майку Джонни и его жетоны. Он же лишь широко улыбался в ответ, показывая покрытые красным зубы.

- Давай, блять! Пусти в меня пулю, только избавь от своих дебильных нравоучений и соплей.

***

Роуг снова может почувствовать вибрацию удара спиной. Джонни в очередной раз таранит своим затылком металл, надеясь, что одно из двух теперь то уж точно расколется. Напрасно.

- Блять, - вываливается из двери напротив сосед, сверкая пузом из под сальной майки, - Роуг, пожалуйста, либо пристрели этого опездала и выброси в помойное ведро, либо впусти внутрь. Он уже пол-дома перебудил своим скулежом.

- А не пошёл бы ты нахуй, толстожопый? - лениво огнызнулся Сильверхенд, показывая тому средний палец, после чего метнул в явно разбуженного "концертом" беднягу банку из под пива, оставленную кем-то возле двери Лиз. Не исключено, что самим Сильверхендом. И каково же было удивление последнего, когда та мало того что попала, так ещё и обдала последнего остатками выдохшейся жижи, что когда-то можно было с натяжкой назвать пивом. Толстяк аж покраснел, раздувая ноздри. А Джонни хохотал. Хохотал громко и искренне, возможно, впервые за эти несколько недель.

- С-сука..! - еле возвращая себе дар речи от нахлынувшей ярости, выпаливает мужик, после чего, матерясь, захлопывает дверь. Да так, что часть штукатурки осыпается, обнажая немного потрескавшийся бетон. Рокербой же, сжимая в зубах сигарету, продолжает истерически хохотать, всё ниже и ниже сползая по двери. Внезапно хохот прерывается, превращаясь в какое-то ужасающее смешение хихиканья и предсмертной агонии. Рёбра будто сдавливает в своих лапах исполин, а сам Сильверхенд корчится, хватаясь за горящую огнём грудную клетку и живот, кишки в котором, кажется, дёргаются в предсмертных конвульсиях.

- Б-блять, - срывается с разбитых губ рокера, что сейчас скрипит зубами и всё ещё нервно хихикает. Наполовину докуренная сигарета же падает рядом, медленно истлевая прямо возле его щеки.

Он не может отделаться от мысли, что, будь у него рядом его Малориан, а не банка из под пива, то голова толстяка лопнула, точно гнилая тыква, окрашивая бордовым всё вокруг. К сожалению, или к счастью свой ствол Джонни оставил у неё.

- Лиз, мне страшно, - говорит он, наблюдая, как выпавшая изо рта палочка смерти постепенно выгорает, мало-помалу оставляя от себя лишь фильтр с отпечатками его зубов, - рука опять взяла надо мной верх.

Слыша, как дверь медленно, будто с неохотой отворяется, Джонни кое как поднимается на ноги, не падая вновь лишь благодаря тому, что опирается на дверной косяк. Избитое и отходящее от смеси спирта и опиатов тело, кажется, просто хотело, чтобы его наконец перестали мучить. Так же как и та, что отражалась в чёрных стёклах его авиаторов.

- Прямо таки пасёт? - без привычной паскудной ухмылки на лице спрашивает рокер, однако продолжение колкости застревает в глотке, когда его взгляд цепляется за красное пятно на её майке. Кажется, эту он ещё не срывал с неё, когда покрывал поцелуями её тело. Тело, что теперь будет украшать очередной шрам.

- Твою мать, Роуг, ты даже на зашиться к риперу не зашла? Давай я...

Взгляд девушки даёт понять, что та не шутила насчёт прикосновений. Этим взглядом она одаривала его в те моменты, перед которым обычно следовал мощный хук с правой, потому рокер оставил свои попытки помочь довольно быстро.

- Нет, тебя сведу в могилу не я и не наши отношения, как ты любишь говорить. Первым делом это сделает твоя нелюбовь принимать чью-либо помощь.

Это он бросает девушке уже идя в ванную, на ходу снимая замызганные туфли. Ванную, кафель которой со временем перестал быть таким уж белым, а от уголка зеркала над раковиной был сколот кусок. Его работа. С ней никогда не было просто. Когда кожи касается ледяная вода, становится легче, хоть и на короткое время. Теперь хотя бы не составляет труда держать равновесие в достаточной мере, чтобы иметь возможность перенести своё покрытое синяками и ссадинами тело в душевую кабинку. Вместе с грязью Найт-Сити, кажется, слезает его собственная кожа, а взгляд снова приковывают красные разводы на костяшках его протеза.

Нет, - с ужасом думает он, вспоминая лицо того бомжа. Звук, с которым этот кулак врезался в его нос. Губы, которые лопнули точно перезрелые ягоды. Он вспоминал ужас в его глазах, и абсолютную потерю контроля над собой. Джонни Сильверхенд с ужасом вспоминает того, кем он чуть не стал тогда, в том вонючем отеле. И от этого ему становится дурно.

- Нет! - кричит он уже вслух, мотая головой в попытке вытравить эти мысли из головы. Впрочем, этим он лишь навлёк очередную дезориентацию в пространстве, после чего рухнул на пол душевой кабинки. После чего ванную Роуг заполнил его истерический хохот. Снова.

***

Он подходит к ней с явным трудом. И дело тут не только в том, что тело норовит просто упасть хоть где-нибудь и не шевелиться, пока не пройдёт интоксикация. Мыслями он то и дело возвращается на кровать в том отеле, возвращается в то время, когда Роберт Джон Линдер чуть было не стал очередным пропащим куском никому не нужного дерьма, отрыжкой второй южноамериканской войны. Мыслями, которые он никогда и никому до этого не озвучивал.

- Знаешь, даже если я это сделаю, - говорит он, приземляя свою задницу прямо на пол перед её кроватью и откидывая голову на мягкий матрас, - в получившемся не будет ни грамма того человека. На его место встанет безликая, скучная, неприметная и абсолютно заурядная тварь, коими полон этот блядский город. Снова вернётся Джон Линдер. Знаешь, что рука... Что я сделал? Я чуть не забил какого-то мерзкого попрошайку насмерть. Просто лупил его, слыша хруст и чавкающий звук его плоти. Я бил его, бил, бил, а потом бил ещё сильнее... И никак не мог остановиться. Знаешь, за что, Лиз? За то, что война смогла перемолоть и выплюнуть его. За то, что когда-то он не встал со своей кровати в задрипанном отелишке и не сказал всему этому миру "хватит", позволив жалости к себе полностью поглотить свою жалкую душонку. За то, что он был слабаком.

Он вновь поворачивается к Роуг, смотрит той прямо в глаза. Теперь, когда они не скрыты за стёклами авиаторов, она может увидеть в них то, что, наверное, не видела никогда. Она видит в них страх.

- Я бил его за то, что чуть было не стал таким же, как он, Лиз. И мне... Страшно. Мне страшно возвращаться на ту кровать в Pistis Sophia и тонуть.