сначала он хочет отвезти её к истиноморю, ведь больше ос керво не укрывает от столицы каньон, и ловить там в вылинявших волосах бриз, искать его — у ярёмной впадинки и ключиц, между спутанных, непрочёсанных ещё локонов. на побережье даже летом прохладно — так кажется николаю — со временем город восстановится полностью, люди забудут о том, что когда-то уродливая чёрная полоса делила страну на две половины, и повалят в маленькие уютные отели два года копившие на поездку туристы, озолотятся рыбаки, на пристани будет пахнуть сидром и креветками. николай позволяет себе представить как алина облизывает от чесночного соуса пальцы, смеётся, вспоминая не войну и не дарклинга, а что-то приятное — они сидят на пирсе, окунают в воду босые ноги, на берег мягко накатывают волны, с таким странным шуршащим звуком, совсем не морским, будто это расходится молния на лёгком женском платье, оставляя открывшееся взгляду тело уязвимым и обнажённым.

мысль приходится отбросить. он снимает простую, светлую квартиру в ос альте, алина не любит роскоши, дизайнерских плафонов, лепнины, серебряных столовых приборов и чрезмерно высоких потолков, николай думает, усмехаясь — что это? почти храмовая аскетичность? привет из выпотрошенного дарклингом керамзина, с небольшими окнами и узкими подоконниками, голодный оттиск из прошлого? он не видел, но как наяву представляет, как мальен оретцев дёргает её за тёмные косы, кидается хлебными крошками через стол, как мажет на подгоревшую булку сладкое масло, потому что это единственное доступное лакомство. дети бегают обшарпанными коридорами, держась за руки, ещё не зная, что у одной из них спит под кожей удушающее солнце, это поэтому каждым летом над керамзином оно пылает так ярко. ждёт, когда алина прекратит глупости, когда выйдет за порог, вытянет к небу руку, поймёт, сколь многого была лишена.

он принимает душ бегло, стряхивает с волос капли, одевается; здесь приятно думать не о разваливающейся под междоусобицами послевоенной равке, делать вид, что у них будет какая-то другая жизнь — вечером закажут еду, посмотрят фильм, утром пойдут в парк на прогулку, потом приедут его родители, сердце николая пропускает удар. или вконец останавливается. он разглядывает себя в зеркало, слышит мамин голос как наяву, "а она мне нравится, сынок" — татьяна ланцова никогда не сказала бы такого о безродной сироте, оттого даже на секунду у николая не выходит поверить в разыгранную для него одного пьесу. рядом лежит оставленная алиной куртка, он утыкается в неё носом — пахнет подаренными духами. алина злится если он начинает скупать ей всё подряд, подарок за подарком: серьги, кольца, парфюмерные сеты, шёлковые шарфы, туфли на неудобных платформах (в них её нога кажется совсем кукольной). николай не знает как иначе выражать то, что чувствует, на поцелуи и объятия пустота щерится изнутри, сверкает под солнцем на впаянном в кольцо изумруде — будто приговор. советники поджимают губы, имитируют что одобряют его решение, николай довольно кивает. сначала маленькая святая отбирает себе вторую армию, потом — так же естественно, как дышит — корону. в рюкзаке николая валяется очередной подарок, блестят бриллианты в платиновом браслете, прямо как её волосы — зимой. алина похожа на низкое, полярное солнце. такое, бывает, красуется над промёрзшими полями во фьерде, и так все понимают, что уже не взойдёт урожай.

— ты голодная? — он плюхается рядом с ней на диван, укладывает на колени голову, дует на светлую прядь. слишком громко цокают, отмеряя время, купленные на антикварной свалке часы, остывает летняя равка, николай втягивает этот воздух в лёгкие — мёд, пряники, какой-то сладкий сироп. много хлеба. или это алинины руки? — холодная? грустная? нас ждёт серьёзный разговор.

он лучезарно улыбается. прищуривается, укрывая странное волнение, как перед всеми серьёзными разговорами — что-то ведь обязательно сорвётся и пойдёт не так: передумает алина, ворвётся на свадьбу оживший дарклинг, советники напутают с приглашениями, треснет изумруд в кольце, грянет засуха и они все погибнут раньше, а виноватым, конечно, объявят царя. он представляет как алину закутают в шёлк и шифон, как она сделается в нём ещё белее, словно это возможно — громадные глаза на исхудавшем лице, мёртвая почти лилия на безвестной могиле. в детстве николай любил такие истории, о замках и призраках, гремящих кандалах, страшном вое, что горничные списывают на сквозняк — спустя пару глав приедет в такое поместье будущая хозяйская невеста, и станет бродить увешанными паутиной коридорами, задавать вопросы, а что здесь случилось, а почему вы так нелюдимы, а кто умер. алина уже была на месте похожей невесты, ходила за руку со смертью — позже упокоила её на костре. по коже ползут мурашки. часто ли дарклинг её целовал? много ли призраков показал прежде чем алина старкова сама превратилась в призрака? николай цепляется за мягкую девичью ладонь, кладёт себе на лоб, убеждаясь, что это не тень и не видение.

— или серьёзный разговор, — он усмехается, — или подарок, дорогая. выбирай.