«Кассия.» Авила хорошо помнила утро, когда ей пришла весточка от сестры. От папируса пахло морем и легкими специями. Кассия всегда была устойчивой, лесной. Как посаженное, вкопанное, настоящее коричное дерево, росла под солнцем и лаской матери, радующейся второму ребенку. Капли моря орошали ствол, застывали на светлых, счастливых щеках. Авила придавала значение именам, рассматривая Кассию и расчерченную по лицу улыбку девчушки, опять сбежавшей с занятий, чтобы наведаться в конюшню. Пока Авила изучала латынь и созвездия над их головами, Кассия одной своей лучистой улыбкой уговаривала прислугу оседлать ей лощадь. Авила заправляла непослушный локон за ухо, теплый ветер задувал из окна, когда непослушная Кассия верхом на родительской лошади удалялась к равнинам за Помпеями – природная, уверенная, цветущая.
Из коричного дерева добывали корицу. Ею пах папирус, стоило надавить пальцами, растереть немного подушечками. Ее же имя означало птица. И как всякой птице, ей захотелось улететь. Маленькие, скромные дома, родительская вилла с нанимаемыми учителями – она выросла. Авила смотрела на мерцающий огнем закат и мечтала не о равнинах, лошадях, а о Вечном городе, заправляя за ухо мешающий локон.

Придержав рукой ткань платья, с сжатым папирусом она устремилась вглубь дома. Птица улетела, упорхнула, свободно хлопнув крыльями, на одном из кораблей в великий Рим. Еще не ступив на землю, но почувствовав величие и несокрушимость, и притягательные перспективы Великого города. Рим не был маленькой провинцией с одним достойным сооружением. Он поразил – красками, запахами, строениями, людьми, не устающими оттачивать ораторское искусство и мастерство. И главными мастерами в этом были сенаторы.
Авила купалась в римском социуме, участвовала в разговорах, домашние уроки не прошли даром. Вечером вода близ Рима оставалась нагретой еще пару часов, но больше внимания юной девушки доставалось возвышающемуся кругу из бетона и кирпича с прорезями-глазницами, по настоянию императора Веспасиана прозванное величайшей задумкой Рима. Грандиозным амфитеатром.
Близ него вольная птица познакомилась с орлом.

– Аетиус, – спустившись по коридору, она дошла до его комнаты. С папирусом, проделавшим путь из Помпей, и все еще придерживая домашнее платье. Когда он не был на службе, всегда находился здесь, с наточенным оружием и своими папирусами. Про технику обучения, сражения, боя. Черные волосы кучерявились, шлем трибуна, бывшего командира, с гребнем никогда не пылился. Как кираса и бронзовый панцирь. Император Веспасиан захватил власть в Риме при помощи своей армии, и при нем Вечный город стал спокоен. Авила потянулась рукой к чужим волосам, но черный взгляд, под стать вороным кудрям, остановил ее движение. Она наткнулась на него, как на напрягшиеся мышцы под кожей. И отступила, чувствуя возникшую или всегда бывшую здесь духоту с тяжелой примесью крови, железа и чужих воспоминаний.
Она показала папирус, зажатый в пальцах.
– Моя младшая сестра, Кассия, приплывает в Вечный город. Можем ли мы принять ее здесь? – золото на пальце напоминало об ее обретенном статусе, но все, что касалось дома и гостей, требовало разрешения мужа.
Тяжелый взгляд, словно не на жену, на рядового гастата, воина молодого, невольно заставляет ее вздрогнуть. Аетиус был чужим, но чаще именно в этой комнате, закованным в камень, далеким. Эвокатом, что с выходом со службы не пожелал распрощаться с ней. Здесь он ярко ощущался под своим вторым именем, присвоенным за заслуги – Маркусом, воинственным. Как чаще всего, после прихода домой, когда встречающая служанка за малейшую ошибку могла получить плетью. Стойкий, удушающий, красный запах, не перебиваемый никакими специями.
– Да, Авила, она сможет остаться в этом доме.

***

Она знает, что Кассия не привыкла к стольким оживленным вечерам подряд, элегантному перемалыванию косточек и римских сплетен. Но в этот вечер элиту Рима принимала Авила.
Птица улетела из насиженного гнезда в том числе, чтобы создать что-то свое, такое же родное. За несколько лет девичества насмотревшись на матерь, Авила мечтала и теперь была хозяйкой в собственном доме. Плотная шерстяная ткань лежала на плече, как гордость Авилы, красивая тога с выкрашенным красным контуром. Она держала голову и осанку, встречая гостей. Муж быстро перестал принимать в этом участие. Авила гордилась, так или иначе, схожими цветами их одежды, когда Аетиус не носил что-то армейское, а красная линия перетекала с его одежды на ее платье, когда она еще держалась за массивный локоть, чувствуя каждую напряженную мышцу, но, казалось, вены взбухли давно и так и остались. Она чувствовала себя хозяйкой и маленькой птичкой за массивным орлом, чей образ материально выражался в каждом римском символе, стоявшем в их доме.
Аетиус удалился с почтенными сальваторе, старыми сослуживцами, оставив Авилу принимать гостей, но в этом жесте было не столько безразличия, сколько доверия и покорности, ведь в организации вечера разбиралась больше она, и она не подведет. Авила и не собиралась, улыбаясь незамужним девушкам, уже приготовившимся обсуждать нашумевшую дневную новость, начиная с нее и заканчивая платьями каждой находящейся здесь женщины, в том числе и хозяйки. И за поручениями прислуге она практически пропустила появление пурпурной полосы на чужой изящной тоге, заметив ее уже в непосредственной близи от себя.

– Сенатор Корв, – Авила опустила подбородок в уважении, закрученные локоны упали на ресницы. Удивление от его появления удалось спрятать в приветственной улыбке.
Это было очень почетно, внезапно, но почетно.
– Дорогая Авила, прекраснейший вечер, – даже мед не был столь сладок, как голос высокопоставленного сенатора с легкой белизной седины на висках, но проницательным и обволакивающим взглядом. Когда-то он видел маленькую провинциальную девушку, приехавшую в Рим, заинтересованную в риторике, языках и архитектуре. И несколько позже узнал о ее свадьбе с вышедшим в отставку командиром императора Веспасиана. Статус, римское гражданство, выделенный Маркусу земельный участок после долгих лет службы, и тем не менее глядящие вперед цели. Сенатор не мог этого не отметить в женщине.
– Ваш визит украсил этот вечер, – по одним приподнятым пальцам руки к сенатору Корву подошла прислуга с подносом. Кубок с вином, раскидистая ветка винограда с крупными плодами, в которых много сока.
Она была хозяйкой и она оказывала гостеприимство.
– Я знаю, что вы слышали новость про возвращение сына императора, – сенатор словно прощупывал почву, любопытным взглядом одарив ее, пока взвешивал кубок в руке. Авила кивнула, это было новостью последних часов.
– Я видел вашу страсть к архитектуре и нашему строящемуся достоянию. Добыча с Иудеи даст возможность ускорить строительство Колизея, и я хотел поделиться с вами, моя дорогая, этой прекрасной новостью.
Сенатор Корв не проронил ни слова, чем обернется реальное возвращение наследовавшего власть сына императора, и трудно было понять, беспокоится ли он или сенат по этому поводу. Авила лишь склонила голову, слушая внимательно, а новость о Колизее заставила ее вспомнить высокие стены, красивый полукруг, чертежи которого хотелось увидеть и потрогать своими пальцами, и улыбнуться, благодарно естественно.
– Это воодушевляющая новость, сенатор Корв, ведь средства помогут не только строительству, а всему Риму.
Губы мужчины растянулись в довольном оскале, словно он и не ожидал другого ответа.
– Рад слышать это от гражданки Рима, – внимание сенатора ушло в сторону, словно в толпе гостей он уверенно постарался найти кого-то, и предвкушение волной захлестнуло стоящую рядом Авилу.

– А ваша сестра, она же тоже присутствует здесь?
– Кассия?.. – внезапная перемена темы на сестру сбила ее с толку, на несколько мгновений показав сенатору растерянность. Но Авила подобралась. «Сенатор Корв интересовался Кассией?»
– Я хотел бы, чтобы она почтила меня и этот вечер своим прекрасным ликом.
– Конечно, я ее найду, – подобрав плотную ткань тоги, Авила направилась на поиски сестры. Несколько недель в Вечном городе – и именно на вечере в доме Авилы ее нет.

– Кассия, – пальцы стукнулись о дверь.
– Кассия, тебе подобрали платье, и я знаю, что ты там.
Авила повернулась спиной, уперевшись затылком в каменную стену. Задумчиво прищурилась и сказала:
– Я не знала, что сенатор Корв уделяет тебе внимание.

Камень за собранными, вьющимися волосами холодил, но холод был приятным. Авила прикрыла глаза на секунду, позволив себе эту слабость, эту открытость. Расслабить расправленные красиво, величаво плечи, слегка прогнуться под плотной тканью тоги и глубоко вздохнуть. Шум до комнаты, где они разместили Кассию, долетал не так сильно, служа лишь мягким фоном и далеким роптанием, как всплеск волн дома в Помпеях. Авилу успокоил этот звук – звук довольных гостей. Слов их не было слышно, но общее настроение, перезвончатый смех особо юной девушки намекал на то, что все проходит удачно. Удачно... и в отношении Кассии тоже?

Авила помнит, как приехала сестра со своей служанкой-компаньонкой, с которой они стали неразлучны с какого-то момента времени. Авила не помнит, когда Кассия перестала прибегать к ней, чтобы поделиться остро пахнущими цветами с равнин, рассказать о чудесном закате и рассвете. Авила была старше, Авила улыбалась больше снисходительно и дежурно, потому что так принято. А потом у Кассии появилась другая подруга.
Авила смотрит на каменную кладку, усеянную крупными пятнами теплого света, и чувствует легкую тоску, как приставшее насекомое, зуд, которому хотелось потакать и расчесывать пальцами. Они давно перестали быть близкими с Кассией. Она уехала, она мечтала уехать! Ее сердцем тянуло в столицу столиц, в город, который правда будет стоять на их земле Вечно. Укол тоски по вечерним разговорам с сестрой – неожиданно и украдкою, под грудь, но разве она скучала?
Авиле некогда было скучать. Занесенная теплым ветром под своды домов, в элегантные вечера со свежими сплетнями и не менее интересные, сложные дневные дебаты, ей было некогда скучать. И не по чему. Помпеи – простые, как лист папируса, пахнущие специями, по-домашнему, но Вечный город, в противовес – замершее в благоговении дыхание, величие и красота, осознание себя в моменте, в строящемся амфитеатре, что обещает быть таким же Вечным, как и сам город. А она, Авила, наблюдает за его постройкой, за каждым выложенным кирпичиком и камнем, с первых рядов, стоит только солнцу взойти.
Она не скучала.

Дверь открывает сама сестра, не служанка. Видит Авилу, медленно переводящую на нее взгляд. В конце коридора ее комната с принадлежностями для письма, красивыми платьями, почти личная, родная. Ставшая родной. Еще дальше спальня, разделенная с мужем. Авила только слышит обычно, как приходит он, грохочет снизу – ночью слышимость невероятная. Она полусонная лежит с закрытыми глазами, а звуки так еще лучше – она слышит дальше своего тихого дыхания, которое или было тихим, или стало таким, словно она специально прислушивается. Иногда Аетиус поднимался быстро, слишком уставший для ведения нового папируса и позднего ужина, а иногда она слышала звук размахивающейся плети, приглушенный вскрик, и зажмуривалась крепко, словно не слышала вовсе, не хотела. Не поворачивалась к мужу, когда он заходил. Только чувствовала, как прогибается под чужим весом кровать.
С приездом Кассии и так не страдающий чрезмерной эмпатией и разговорчивостью Аетиус отдалился совсем, предпочитая обеим женщинам общество или молодых воинов, которых обучал, или бездушных папирусов, к которым Авиле было строго-настрого запрещено прикасаться руками.

Кассия даже не была одета в платье. Авила нахмурилась, но не сказала ничего, вместо этого проходя в комнату для гостей, на эти несколько недель – или месяцев, как Кассия захочет – выделенную для сестры.
Платье лежало на диване, словно его и не касались, как слуги принесли. Авила расправила плечи, наверное, уже по привычке. Только в детстве они с Кассией могли сгибаться в три погибели, прячась от ищущих их служанок и учителей. Очень давно. Так давно, что сейчас это было бы неприлично.
Кассия говорит о сенаторе Корве, что его интерес был замечен ею. А Авила в этот момент губы поджимает, вспоминая-вспоминая все вечера, которые они посетили вдвоем, когда стало понятно, что развлекать сестру в Риме суждено одной Авиле. Муж уходил сразу после завтрака, а иногда и не дожидаясь его. Авила пролистала все минувшие недели в голове, как тонкие папирусы, но к собственной досаде обнаружила лишь свое восхищение Колизеем, рассказы о его строительстве, о важности дебатов днем, после обеда, как и чем они отличались от утренних, про римскую моду, красивые тоги, кто и когда из элиты вышел замуж, даже что-то про себя, но она не заметила внимание сенатора, который одним своим присутствием вызывал шепотки десятка людей и ощутимое всей кожей восхищение. Дебаты при участии сенатора Корва были самыми страстными и захватывающими.

– Нет, – говорит Авила, – это мне нужно было быть внимательнее. Сегодня сенатору удалось меня по-настоящему поразить.
Авила помнит свою растерянность, словно почву выбили из-под ног. Она знала большую часть сплетен – по крайней мере, самые яркие и важные. Знала новости, содержание не всех, но многих, проходящих дебатов. Сенатор не смог бы подловить ее на незнании какого-то нового закона или правил гостеприимства. Но с какой легкостью он сбил ее с толку одним упоминанием Кассии...
Авила вздыхает, делая несколько шагов к балкону. Теплый воздух обдувает локоны и лицо. Их дом достаточно хорошо освещен – по случаю и просто. Она касается руками камня балконного выступа. Если достаточно повернуть голову, можно увидеть будущую гордость всего Рима, а кругом такие же дома почтенных сальваторе. Плотная застройка с тонкими нитями, венами улиц. Запах камня, песка, истории. Луна над головой. Не так, как в Помпеях, где их вилла была единственной, отделенной ото всех, словно добровольно сдавшейся в немилость одиночества. Авила сжала пальцами шерстяную ткань тоги. Вздохнула, начиная говорить и, как для самой себя, так и для сестры, рисуя образ высокопоставленного сенатора.

– Сенатор Корв уважаемый человек. Не знаю сенатора, который был более увлечен своим делом и занятием, чем он. Дебаты с его участием самые живые и громкие. Он был сенатором при мятеже преторианцев. Пережил троих императоров и остался на должности при Веспасиане. Мудрый, далеко видящий человек, – Авила не стала добавлять, какого рода мастерство необходимо, чтобы остаться сенатором в тяжелую пору смуты. И так ясно, как солнечный день, что сенатор Корв весьма искусен и умен. Он и производил всегда подобное впечатление, даже без признания заслуг.
– Сенатор, как никто другой, поощряет знания, заинтересованность в истории Рима и архитектуре, – губы Авилы тронула улыбка.
– Мою заинтересованность он помнит и поощряет до сих пор, – всякий раз ей дороги сердцу священные знания о строительстве, краткие новости об успехах, про которые сенатор Корв никогда не забывает упомянуть в диалоге, когда ведет его с Авилой. Словно знает, как затронуть струнку души.

– Какого очарования ты ждешь, Кассия? Гулять вдоль берега моря, встречать рассвет, как дома? – Авила смотрит на младшую внимательно – словно и не выросла вовсе. Все та же девчушка, готовая вскочить на коня и затеряться в равнинах отцовских земель. У Аетиуса тоже не было сильного очарования во внимании, но Авила была счастлива. Того же хотела для сестры.
– Сенатор серьезный человек, он может дать тебе многое, о чем мечтает каждая римлянка.
Статусность, жизнь без бед под величавой сенью цвета пурпура.
Авила подходит к разложенному платью и берет его за плечи, чтобы приложить к девичьему силуэту сестры. Ткань необычайно мягкая под пальцами, заморский хлопок, для Кассии не жалко.
– Тебе очень подходит, – говорит тише. Когда комната визуально не разделяет их, отдаляя друг от друга, сейчас, когда она стоит близко, как Ариадна всегда, может быть открытой... насколько может.
– Ты знала, что я скажу, что такими мужчинами не разбрасываются. Разве ты не хочешь остаться здесь, в Риме?
Они смогут ходить на вечера вместе, не просто знакомясь, кратковременно и рвано, а будучи двумя полноценными единицами общества, замужними женщинами, самыми близкими подругами. Авила будто этого и ждала, и надеялась, и хотела для Кассии. Статус, счастливое будущее.
Авила не скучала по ней.