— Это, — она мажет растерянным взглядом по холсту, смаргивает в отчаянной надежде на разверзнувшуюся под ногами землю или хотя бы внезапно вылезшего из её камина министра магии — такое же случается, только почему-то каждый раз не с ней. — Что за хуйня?

Теренс смахивает с лица остатки напускного профессионализма, позволяет самодовольству растечься по карманам — она уверена: пересчитывает галлеоны. Портрет складывает на груди руки и смотрит на неё выжидательно, Дафна думает мимоходом, задёргивая полотно притащенным вместе с ним куском пыльной занавески: как было бы круто хотя бы раз поработать с чем-то, что не обещает ебать мозг следующие недели три. Пробует без особого энтузиазма:

— Если честно, я не думаю, что это входит в мою сферу деятельности.

Теренс притворяется на мгновение, что сочувствует ей. Опирается локтями на её стол рядом с треснувшим по теменной кости черепом, подпирает щёку ладонью, смотрит с невероятным сожалением. Говорит со всем пониманием, доступным волшебному сообществу Британии: дорогая, я не думаю, что ты вообще знаешь, что входит в твою сферу деятельности.

Она прикрывает глаза. С этим трудно спорить.

Промахивается с тремя неделями; покойница оставляет после себя подозрительно свежее завещание, стопку недописанных текстов и место преступления, в котором по любой логике никто умереть не мог — накинутая ей на глаза авада слишком явно свидетельствует об обратном, но Теренс разводит руками: никто не пользовался её камином, разумеется, её комната защищена от отпирающих чар, конечно, оттуда нельзя аппарировать, нет, ключ только один и тот был обнаружен при ней. Всё это подозрительно укладывается в какую-то из её первых книжек, которую Дафна даже пытается читать на досуге — сдаётся быстро, решает устало: ну это-то явно не её дело. Женщина на картине смотрит на неё с раздражением и повторяет настойчиво раз в седьмой: всякая агония сообщает определённую истину, но агония на эшафоте сообщает её с большей силой. Дафна думает: лучше бы ты заикалась, но что делать. Говорит ей устало, поднимая палочку:

— Извини, но я не думаю, что могу тебя исправить.

Добавляет без особой необходимости:

— Без обид.

Но, может быть, если её сломать, это что-то даст. Шаг вперёд всегда лучше бездействия, даже если оставляет после себя только заткнувшийся окончательно холст, вырезанный аккуратно по состаренной искусственно раме. При всём желании это даже не укладывается в трагедию: она не была живой, в конце концов; что хуже, она не была даже подлинной. Дафна разбирает её медленно: раскладывает на столе слои потускневшей краски, выуживает из холста вплетённые бережно мысли — полные фальши, само собой, но она и не пытается отыскать в нафаршированном трупе графини правду. Только того, кто её подделал.

Унижения она предпочитает принимать из безопасности собственного офиса — закидывает горсть пороха в камин, изображает старательно дружелюбие, говорит слишком радостно: привет, мам, слушай, а помнишь тот случай в две тысячи девятом, когда один из лотов с картинами оказался очевидной подделкой и папенька зарёкся работать с той галереей? Да, дама то ли с единорогом, то ли с горностаем, я тоже не помню. Было бы классно, если бы ты смогла найти их адрес; нет, честно, я вспомнила о тебе не только поэтому. Ага, ну ты тоже, обязательно передам. Бога ради, не налегай на столовое вино.

Думает спихнуть это на аврорат, но любопытство принимает форму выпотрошенной картины — спрашивает со стола с раздражением дамы в розовом, цитирующей упорно Фуко: и разойтись на этом? И дальше что? Ничего, она огрызается со злостью и тушит свет; обнаруживает себя на следующее утро в Южном Кенсингтоне, мнётся в пролёте между этажами в музее Виктории и Альберта, прежде чем назвать резной стене пароль. Юноша с отвратительно жёлтым галстуком улыбается ей в слишком много зубов: доброе утро, мисс Гринграсс. Она думает: боже правый. Тянет улыбку по лицу, упирается ложью в нёбо: понимаете, мой босс, долгих лет ему жизни, большой фанат Максимилиана Крауди, но я слышала, что от него совсем не осталось портретов. Такая жалость.

Он задумывается над этим, пока Дафна тянется за чековой книжкой. Сообщает так же радостно: боюсь, я не могу вам помочь, мисс, но я точно знаю, кто может. Ей даже не приходится изображать облегчение.

Средней паршивости особняк где-то в Лондоне встречает её незапертой калиткой и осыпающейся по стенам краской — Дафна смотрит внимательно на дверной молоток с головой льва и убивает в себе всё человеческое, прежде чем потянуться к кольцу. Стучит пару раз, сдаётся на пятый. Деревянные ступени скрипят под её туфлями, когда она спускается с крыльца обратно на дорожку из крупного камня, прикидывает: у неё есть время до полудня, а потом она официально сделает это проблемой ребят со второго уровня.

Тянется за пачкой сигарет в кармане пиджака, переводит взгляд на подёрнутые весенней пылью окна.

Отредактировано Daphne Greengrass (2023-08-06 17:15:51)

В картинах она ровным счётом ничего не смыслит и примерно столько же понимает в людях — портреты в старом родительском доме смотрели снисходительно с тяжёлых рам и иногда пытались рассказывать о жизни, но отключать мозг на чужой болтовне она научилась раньше, чем врать в лицо папиным знакомым из министерства — пригодилось потом. Эксперткой по магической портретной живописи Дафна становится особенно душной ночью полторы недели назад, но деталей всё равно оказывается слишком много: нужен талант, нужно терпение, нужно бог ещё знает, что, но в основном, конечно, живой человек, компактный набор существительных, формирующих личность — или их заменяющих, видимо, это тоже сойдёт. Технические термины, описывающие процесс создания болтающих полотен, она благоразумно не пытается повторить вслух.

Переводит взгляд со второй начатой сигареты в пальцах на его лицо, узнаёт исключительно смутно и потому что, кажется, должна. Забывает о раздражении, успевшем накатить за бесконечные шесть минут ожидания, и испытывает на всякий случай что-то близкое к первобытному ужасу. Почти говорит: Мерлин, надеюсь, нет. Коллег на собственном уровне она запоминает быстро, дальше начинаются сложности — любовь чистокровных волшебников к вычурным именам должна бы играть ей на руку, но они всё равно все собираются в абстрактного Джона. Дафна выбирает принимать это за благо: умирать от ужаса при виде каждого знакомого лица со школы было бы хлопотно.

Пускает в голос непробиваемой уверенности, подсмотренной на колдографиях в «Ведьмином досуге» на той неделе, отвечает на всё сразу:

— Может быть.

Очаровательной она быть не умеет — только непрошибаемо тупой и настолько же упёртой, но она утешает себя: нет ситуации, где это не прозвучало бы убого. Поздравляет себя мысленно: шаг первый — не быть посланной нахуй с порога — можно считать успешно пройденным. Остались ещё второй, третий и восемьдесят четвёртый, но ей, по крайней мере, дали верный адрес; не дали имён, но это не так страшно — жёлтый галстук не делился подробностями даже о том, рисуют ли картины прямо здесь, или этот парень должен только знать парня, который знает парня. Она решает: разберётся с этим по ходу.

По ходу получается только пялиться на плющ на его крыльце. Заботливо заложенные матушкой правила приличия переворачиваются в своих метафорических гробах в ужасе, но игнорировать их к четвёртому десятку лет становится совсем просто — сигарету она докуривает неспешно. Привычку курить она подбирает у бывшей подружки Теренса — вместе с тремя пачками дешёвых маггловских сигарет и старой зажигалкой, отказывающейся заканчиваться из принципа и наложенных на неё в тридцать первом году чар — за этим тоже была какая-то история, но Дафна не слушала. Поднимает на него взгляд; в другой ситуации протянула бы ладонь, в этой — выдыхает дым себе под ноги:

— Дафна Гринграсс.

Заглядывает ему в глаза, добавляет после выдержанной строго паузы:

— Я хочу заказать портрет.

Собственное любопытство она нащупывает почти случайно.