Первый вопрос, который он задаёт, когда видит её в гробу: сколько магии может вместиться в мёртвое тело? В пропорциях, диаграммах, в ебучих процентах, если удобнее. Он знает, сколько заклинаний нужно положить в стены квартиры, чтобы пространство подвинулось, каждый взмах палочкой - это фут в сторону, ещё три - и ваш потолок сможет дотянуться до неба, но тогда придётся что-то делать с альтернативными источниками освещения, и эхо, ну, вы можете себе представить, наверное, здесь он всегда улыбается, чистокровные - они не говорят так больше - волшебники в основном не могут, но всё равно кивают - им неловко, должно быть. Тед смеётся заранее.

Неприятная правда, которую он обнаруживает почти сразу: в её доме даже не холодно. В общем-то, в нём всё так же, как было, душно только, он забыл оставить открытыми окна, на колдографиях в рамках образовался новый слой пыли, но в целом - в целом, в масштабах вселенной или хотя бы города площадью в пятнадцать квадратных миль ничего не поменялось вообще, и это злит его, но только сначала - потом тоже уходит, прямо как желание плакать, пропавшее после первой новости. Для сироты он плохо представляет себе, как нужно горевать по ближайшим родственникам.

На похоронах он держит Виктуар за руку, пока не приходится читать речь, думает в основном: от гниения её удерживают те же чары, которые накладывают на цветы в вазах. Лопающиеся под пальцами персики и сморщившиеся яблоки - это то, чем могла бы стать её кожа, и что-то удерживает её рот от того, чтобы открываться, тут просто, запирать объекты в положении учат ещё на четвёртом курсе, но нужно ещё замаскировать запахи, это не все умеют. Читает с листа: странно больше не жить на земле оставить привычки к которым только что стал привыкать не придавая значения розам и прочим вещам как будущим знакам судьбы.

Подпирает щёку рукой, провожает огрызок яблока тоскливым взглядом, прикидывает: если надавить ей на жалость, она согласится сделать ему кофе? Тед морщится, говорит:

— Не начинай. — Она смотрит на него, он ненавидит, когда она так смотрит на него, как будто сейчас вытряхнет душу на пол и скажет: вот это испортилось, вот это странно пахнет, а вот это вообще непонятно, что здесь делает. Он не обижается, правда, просто на себя смотреть уже тошно. — Пожалуйста.

Виктуар восемь, Тедди щурится на солнце, чтобы получилось разглядеть хоть что-нибудь на её лице, она спрашивает: у тебя когда-нибудь так бывает, что. Тедди задумывается, перебирает в голове ситуации и ответы, решает попробовать честно: нет. Сразу просит: расскажи. Она почему-то рассказывает, Меда говорит что-то про начало замечательной дружбы, не спрашивает потом, почему он перестал к ней ездить. Жмёт плечами:

— Нормально.

Знает, что она хочет сделать, или думает, что знает, часть его приходит от этого в ужас, Лили Луна обнимает слишком крепко, уверяет куда-то в завязанный разнообразия ради галстук: то, что ты чувствуешь — это нормально. Он ей почти говорит: боже, блядь, ну спасибо, - как-то вовремя спохватывается. Виктуар спрашивает в письмах, как он, Тед перестаёт отвечать где-то здесь, чувствует себя - ну как-то, но так же не скажешь, наверное. Упирается взглядом в разводы от чашек, зачем-то пробует:

— Я не уверен.

Может быть, хочет, чтобы она поняла, может быть, злится, что понимает. Список своих проёбов он знает, зачитывает иногда перед сном в потолок спальни, не вслух, конечно, он же не поехавший, но там всё достаточно просто: можно было бы не быть долбоёбом, но почему-то не получилось. Такое даже в лицо не скажешь.

— Знаешь, как сложно продать зачарованный дом в Ипсвиче? — Ответа он не дожидается, да и спрашивает, наверное, чтобы она не спросила, так легче, он вообще только и делает, что говорит о домах, чтобы не говорить о людях. — Я вот тоже не знаю. Не могу заставить себя посмотреть на бумаги уже месяц.

Что-то типа того.