дорога из джуно в густавус — поток шума ветра, человеческая тишина, нескончаемый вертолётный фон. имс не смотрит на артура, потому что тот не в настроении. или делает вид, что не в настроении.

имс вот — в настроении. не смотрит послушно, подыгрывая. у них ещё всё впереди — долгий перевал до точки, начёвка во льдах, сраная аляска.

впрочем, жара африки была люба меньше, чем снега аляски и приграничья канады.

вертолётной площадки нет. махина садится на границе густавуса, подальше от зевак и тех, кому уже нечем заняться с раннего утра. имс поправляет рюкзак, неосмотрительно взваливая его на одно плечо — потом поплатится.

их встречает гид, которому он заранее сказал, что помощь не нужна. справятся самостоятельно. пацан попался вредный, желание подзаработать и врождённая прилипчивость — всё это большими буквами было написано у него на бледной, веснушчатой морде.

обилие уютных коттеджей на съём и россыпь мелких отелей, больше похожих на «мы с супругом сдаём комнаты всем нуждающимся и встречаем как семью» не оставляли выбора. заранее сняв номер в одном из таких кукольно-деревянных домиков, имс улыбается бледному пацану — хьюго, верно? — и отказывается последовательно от всего, что тот предлагает.

— детка, — тупая улыбка не сходит с губ, стоит только поймать взгляд артура, напряжённый (усталый?) и вопросительный. — не хочешь последить за медведями? а спуск по реке на каяке? нет? может хоть на китов?

он смеётся и хлопает хьюго по плечу.

— не ссы. я всё организовал. всю нужную информацию ты мне уже собрал, дальше мы сами.

хьюго тащится за ними до самого отельчика — небольшого, но приятного. отвертеться получается только в номере, который получилось снять

туристический сезон, мать его. имс обожал туристов, но не на аляске. в это время года всегда была проблема.

— можем выйти через пару часов, — стянув парку, он потягивается до хруста в хребте, и тут же издаёт довольный медвежий звук, выдыхая с блаженным лицом. спина чертовски затекла. — если не собьёмся, то уложимся до полудня завтрашнего дня, а через пару дней уже вернёмся сюда. номер я снял на неделю.

артур выглядит бледным? нет. показалось.

— крошка, у тебя болит голова? — то ли шутит, то ли всерьёз обеспокоен.

— потому что там жарко, — говорит имс и кривит душой, но не скрывает.

отказался, потому что всё хуйня, красавица. такой ответ подойдёт? имсу хочется смеяться, но если широко открыть пасть на таком морозе, то можно заработать зубную боль, а зубную боль он любит меньше, чем боль моральную или головную.

в палермо приятная погода — лучше, чем в намибии, эти африканские перепады температур его всегда бесили, но в африке, почему-то всегда было больше всего работы.

в палермо была прекрасная софия, которая предпочла бы поработать с ним или с артуром. или с ними двумя — но она так нетерпела их манеру общаться, что всегда нанимала по-одиночке, чередуя, словно выбирала перчатки: сегодня поработаем с господином артуром, через месяцок — с господином имсом, а там посмотрим, разбавим, пожалуй, какой-нибудь евой.

он отказался от палермо, потому что профессор так рассказывал о своей коллекции и так тряс руками, распечатками и всем собой, что имс подумал — я так давно не работал с артуром, что слоило бы. да и аляска — охуительное место для свиданий.

— ненавижу влагу и духоту, — врёт опять и не скрывается. улыбается в высокий ворот плотной куртки, шагая чуть впереди и на пару шагов справа.

его чудо-план таков: они добираются до ссаных ледников, отыскивают пещеру, которая там непременно должна быть, и забираются чуть глубже, чем обычные туристы и прочие любители; тщательно конспектируют всё, что находят внутри — лучше по три раза на разных носителях; забирают с собой всё интересное, что там найдут и съёбывают нахуй. об этом плане имс рассказывает аккурат пока они собираются на выход.

он говорит тогда, застёгивая тёплую парку: «ты лучше меня справишься с деталями, арти, я тебе доверяю» — и улыбается от уха до уха.

к вечеру приходится устроить привел, расставив огромную палатку. имс кутается в куртку у переносной печи, прижимает одной рукой к груди кружку с горячим чаем, а в другой, в крепко сжатом кулаке, баюкает спизженную полугодом ранее у артура булавку для галстука — простенькую, аккуратную и такую артуровскую, что иногда сводит скулы.

— вернёмся в лондон — посмотришь на коллекцию этого профессора, тебе понравится. да и лично с  ним познакомишься, такой чудак. ты будешь в восторге, darlin’.

имс молчит (с тобой, артур, жарко даже в арктике).
имс улыбается, когда мыслями возвращается к артуру и его ворчанию (хватит отрицать очевидное).
если бы не два раздельных спальника, они бы проснулись в обнимку, но хватает того, что внутри палатки — спёртый тёплый воздух, влажный от дыхания, тяжело пахнущий двумя людьми, сном и обогревателем. имсова ладонь со сна притуляется под худой артуровой щекой. это всё как-то случайно вышло. имс гладит большим пальцем под глазом и висок. артур, открывая глаза, почти сразу просит кофе.

нет. требует. имс не в праве отказать. он может ему дать всё, кроме, пожалуй, вещей, которые артуру уже не принадлежат. например, та маленькая аккуратная булавка, которую имс крепит к внутренней стороне ворота тёплой кофты.

однажды в бангладеше кто-то спёр его портмоне, в котором пряталась артурова запонка. вернув пропажу, имс добавил статистике города два трупа.

себе заваривает отвратительно-сладкий, аж пальцы поджимаются от удовольствия. артуру — чёрный, как артурова душа. или как его глаза — хочется думать, что от удовольствия радужка темнеет, наливаясь чернотой.

— по трекеру тут близко совсем.

палатку складывают в две руки; стоит только сделать десяток шагов от временного лагеря, о котором напоминает только примятый сняг, как имсу снова хочется кофе. от сладкого и пары бутербродов в желудке обиженно ноет.

день выдаётся погожим — небо очищается до состояния вырвиглазного голубого, солнце светит, не щадя, имс мурлычет набившийся с утра в голову мотивчик, идя на шаг впереди артура. не оглядывается, слышит его дыхание, хмыкает в ответ на его высказанное и невысказанное.

пещера больше похожа на грот — обледеневшая, скрывающаяся за огромным сугробом, она внезапно открывается перед ними чернотой в пологом склоне, словно кто-то только что её случайно обронил, оставив в ровном снежном покрытии брешь.

— после вас, — имс улыбается так, что даже высокий ворот куртки не скрывает этого — вокруг глаз собираются морщинки целой стаей.

спустя час подготовки оказывается, что грот чуть глубже, чем предполагалось, чуть больше и, матерь божья, не просто украшен письменами, а целым алтарём. имс примеривается к заледенелым и еле видным под слоем льда фигурам портативной тепловой пушкой, которую тащил на себе всё это время.

— ставлю на кон всё твоё барахло — здесь точно есть какая-нибудь побяркушка минимум на миллион фунтов.

собственное имя врезается в пространство неумело, как младенец, едва освоивший прямохождение. имс не слушает. куда громче звучит слабый шёпот с неразличимыми словами. сложно сказать даже, есть ли там в действительности слова? или это просто звуки? длинные фразы, не поделённые абзацами и расстоянием?

не голос даже, звук — сплетение ветра, скрипа камней, щелчков тающего льда, шороха каменного грота под резиновыми подошвами.

имс по привычке хмыкает и поднимает ладони вверх — вот, гляди, я такой послушный. ровно как эта псина, вырезанная на одном из столбов. ровно как этот медведь, усевшийся в основании оного на толстую деревянную задницу. ровно как птица, сложившая чинно крылья, чтобы стать навершием.

деревянные впадины глаз зияют тенью от резкого электрического света.

имс на автомате действует, а сам думает — что это? ощущение странное. будто его не было никогда здесь, но его так ждали. жадное чувство заполоняет каждую маленькую пустоту внутри — этих пустот оказывается слишком много. не все ещё сумел заполнить добычей, не в каждой маленькой нише есть воспоминание — какие-то только ожидают своего часа.

имс помнит — не брать руками. максимум — в перчатках. лучше — просто посмотреть. ещё лучше — стоять рядом, пока артур делает фотографии. идеально — делать своё дело, записывать. запоминать.

деревянные фигуры плачут льдом, истекают талой водой и блестят во временном тепле. шёпот неразличимой речи в ушах становится не громче, но навязчивее. имс оглядывается на артура — тот врастает в камеру, впивается взглядом в дисплей, становится с цифрой одним целым.

спросить бы, да только он тут верит в сказки. артур верит в факты. имс верит в артура. но как не верить в голос, сверлящий воздух вокруг головы и залезающий в глотку?

имс снимает перчатку.
слышит своё имя.
перчатка падает на пол.

деревянный амулет пронизан бусинами потускневшей бронзы, искусная резьба стала нежной после сотен лет во льдах и десятков — в руках людей. от кожаного шнурка осталась полуистлевшая нить. дерево охотно ложится в ладонь, впивается в линии жизни, греет кожу так, словно кто-то уже держал медвежью лапу до этого. каждый коготь имс оглаживает пальцем, цепляет ногтём. чужой голос вибрирует в глотке, резонансом проходится по загривку и впивается в лёгкие.

имя вздыхает. рука холодеет, медвежья лапа становится слишком тяжёлой — ладонь прилипает костяшками в холодному алтарю, а пальцы всё никак не хочется разжимать, отпуская вещичку.

— ты совсем не веришь с сказки, а, арти?

мыльный пузырь вокруг лопается, краски сгущаются, в голове перестаёт шуршать вата. имс встряхивается, словно псина, смотрит на артура с прищуром и еле сдерживается, чтобы не потянуться к нему руками. хочется ужасно. но ничего, у них ещё одна ночь совместного привала. он успеет.

— закончил, — сдаётся быстро, не сопротивляется.

собраться — дело получаса. на выходе оказывается, что они проторчали тут дольше, чем он рассчитывал. но до привала успевают дойти с небольшим опозданием в плане. плохо только — в метель попадают. на утро, поди, проснутся с палаткой, заваленной снегом.

деревянная лапа, упакованная в рюкзак с остальными ценностями, всё время притягивает мысли. имс отвлекает себя, как может. греет наваристый ужин, заваривает чай —самое то перед сном. на утро ещё кофе сделает, чтобы арти сильно не кочевряжился. думает об этом и посмеивается в ворот свитера.

в палатке тепло становится, в голове — мягкие, сонные волны. желудок еда греет, но в сон не клонит. артур засыпает первый, чем-то недовольный. имс ещё долго сидит, прислушиваясь к себе. даёт волю странному — в грудине словно бьётся второе сердце, тянет поближе. вспоминается, как окатило теплом ладонь, когда артур коснулся артефакта. в скази имс, наверное, тоже не верит.

верит в тепло чужого тела и в то, что артур будет не сильно против. хотя это тоже сказка — несмешная и взрослая. прижиматься к этой сказке приятно — имс жмётся лбом к загривку, укладывает ладонь на пояс и оказывается с головой под плотным слоем спального мешка. рассинхрон сердец в груди не успокаивается, но баюкает.

под утро ветер успокаивается и небо становится ярким, словно отмытым вручную.

всё слишком хорошо. но не настолько, чтобы начать беспокоиться. кажется, будто кто-то выведал те заветные границы, которые имс очертил в своей голове для понятий «всё плохо», «всё терпимо», «всё нормально» и «всё отлично». между первым и последним граница самая тонкая, они настолько близко друг к другу, что иногда пытаются смешаться в одно сплошное «мне пиздец», окрашенное то ли ужасом, то ли восторгом. иногда — всё вместе.

но сейчас — всё хорошо. всё настолько нормально, что, кажется, стоит действительно задуматься, а не взломали ли ему систему координат? что-то не даёт покоя, но эта мысль всё время ускользает из поля зрения, растворяется, не даёт сосредоточиться.

в какой-то момент имс расслабляется настолько, что перестаёт думать о привычном. высыпается, как медведь в спячку, отвлекается от непривычно-привычных мыслей об артуре на новую подработку, таскается с профессором по книжным барам — сплошь кожа, аромат дорогих сигар, вкус дорогого виски.

они спорят об ирландии, о севере, о коренных народах канады и америки. профессор рассказывает об «артериях земли», силовых линиях, древних королях и друидах. предполагает, как могли бы использовать стоунхендж сейчас, не возведи его люди культурой в неприкасаемый памятник, которым можно лишь любоваться.

мысли об артуре и о днях, которые они провели в снегах, становятся тусклыми, прибитыми днями, неделями в сыром, привычно-сером, пастельном лондоне. имс забивает голову другим, иногда вспоминает снова — поднимает телефон, перечитывает короткие старые сообщения, смотрит, когда последний раз созванивались.

давно.

артур никогда не лезет в его жизнь сам — и это непререкаемое правило, которому нельзя противиться. есть лишь возможность смириться и делать шаги навстречу вновь и вновь. движения должны быть быстрее, чем шаг артура — он отходит, подаётся назад, уворачивается. танец, который однажды заведёт их двоих в ловушку.

— коллега, — седовласый ум в твидовом пиджаке щёлкает перед носом имса сухими пальцами. — вы вновь ушли в себя. пропустили самое интересное.

— да бросьте, если бы было интересно, я бы ни за что не пропустил, — имс по-дружески усмехается, допивая слишком крепкий чай. спас его бы только сахар в количестве двух чайных ложек.

они прощаются спешно, но не потому, что имитатору тревожно от собственного спокойствия, а потому что профессор вдруг оказывается возвращён в тиски семейной жизни звонком от жены.

возвращаясь домой, имс вновь погружается в собственные мысли. теребит в кармане куртки пуговицу, которую года два назад вытащил из артуровой сумки — красивая, словно безделушка, а не функциональный элемент одежды, пуговка отвалилась от какого-то дорогущего пиджака и так и не вернулась к владельцу с тех пор.

картинка, заставшая его дома, ломает все шаблоны и смешивает «всё отлично» и «всё отвратительно плохо» в восторженный клубок из тревоги, непонимания и кольнувшего страха.

если бы случилось что-то важное, артур нашёл бы его в любой подворотне, вытащил бы за шкирку, вызвонил бы из любой сточной канавы. в любом другом случае он не появился бы вот так, молча, на чужой территории. и уж точно не стал бы дожидаться, не написав ни слова, не скинув несчастный звонок.

артур… он…

— ох, арти, — собственный голос звучит до ужасного тихо. имс замирает в полушаге от кресла, в котором расположился напарник, и смотрит с тревогой и счастливым удивлением. — хуёво выглядишь. ты так соскучился, детка? мог бы позвонить, — почти урчит ласково, опускаясь перед ним на колени и ловя прохладную ладонь в свои, горячие и сухие.

артур и впрямь выглядит неважно — под глазами залегли серые круги, привычная морщинка на лбу, кажется, стала глубже.

в лице артура будто что-то меняется — разгляживается самая страшная и нелюбимая имсом морщинка на лбу, остальные, впрочем, остаются на месте. теперь правда артур не выглядит как человек, который знает точно время, когда часы судного дня встанут на полуночи. он выглядит чуть более… успокоившимся? будто имс успел его в чём-то убедить.

сомнительно.

— эй, — перебивает, едва услышав про PASIV, укладывает широкую ладонь на артурову шею и чувствует, какой он горячий сам по себе, даром что пальцы холоднющие. — погоди, куда ты торопишься? зачем нам? — не уточняет, что именно им «зачем».

тянет артура к себе, заставляя сгорбиться в кресле, согнуться почти пополам, вжимает лицом себе в плечо.

— давай подождём до утра? застрянем там ещё, ты на взводе, а я пиздец как напуган. — правда и искренность не идут ему, куда больше подошла бы очередная порция флирта, но.

но имс слишком взбудоражен тем, что происходит, под рёбрами растекается странное ощущение. он вдруг вспоминает про чёртову медвежью лапу, которая лежит в тумбе около кровати, на блокноте, исписанном обрывками идей и росчерками мыслей. с утра он хотел переложить амулет под подушку, потом вдруг зацепился за абсурдность этой мысли. спугнул её.

— давай мы спустимся за ним, — он поднимается на ноги, заставляя артура отстраниться, но не уходит. цепляет пальцами за подбородок, почему-то думается, что сейчас арти не будет увиливать и избегать касаний. уверенность эта кажется чужой. — но подключимся утром, если не передумаешь. а пока я тебя накормлю. и уложу спать. идёт?

давай же, ну, соглашайся, — большая, топкая мысль, словно тёплое болото. подушечка большого пальца вжимается в нижнюю губу. имс убирает руку, но не отходит, ожидая решения. смотрит на артура, на его открытую шею, великолепно видную из-за вынужденно запрокинутой головы.

— расскажешь заодно, что за чёрт укусил тебя в задницу. когда в последний раз ты был здесь по собственному желанию? — смеётся.

это было давно. года два назад? артур был пьян и никак не успокаивался после задания, которым занимался в одиночестве. имс был пьян артуром и предложил обмыть недавно купленные апартаменты. всё закончилось в койке. на утро у имса осталось приятное, но тоскливое послевкусие и ни следа пребывания артура в квартире — не считая грязной, малюсенькой чашки кофе в раковине.

он с тех пор её так и не мыл. артуру не стоит об этом знать.

зверь сам пришёл в ловушку, имсу хочется настойчиво попросить остаться. возможно, он так и сделает. не сразу. отпускать артура вот так вот? ха, нашли дурака.

— идём, накормлю тебя вчерашней лазаньей, — стягивая на ходу куртку, имс тянет артура за руку, заставляя встать, буквально выкорчёвывает его из глубокого кресла — проводник будто стал якорем и впился в чёртово кресло, пытаясь стать с ним одним целым. тяжесть его тела ощущается физически ровно до того мгновения, пока арти не встаёт на обе ноги ровно. иллюзия распадается на невидимые хлопья. имс, хмыкнув, трёт двухдневную щетину, разворачиваясь на каблуках, уходит в кухню.

куртку оставляет висеть на высокой спинке стула, а сам, прислушиваясь к чужому присутствию в доме, хлопочет, как добротная хозяюшка. заваривает чай — на ночь; засовывает в духовку противень с лазаньей, над которой совершенно не старался накануне, но вышло всё равно неплохо.

— спал почти до обеда, — начинает рассказывать, слизывая с пальца холодный томатный соус. — потом выбрался в город.

спиной чует артурово присутствие. загривком, как зверюга. словно собака отслеживает его положение в пространстве — оглядывается через плечо, кидает короткие, чуткие взгляды.

— профессор, которому мы продали безделушки из последнего похода, пригласил на чашечку чая. — хмыкает, останавливается, приваливаясь бедром к кухонной тумбе. — рассказал немного о том, что мы ему приволокли. потом пригласил в клуб. ну, знаешь, эти джентльменские клубы. экономия на свете, твидовые тройки, сплошь и рядом одни сигары, а из-за намёка на дешёвую сигарету тебя готовы распять там же.

перед артуром он ставит чашку, которую когда-то за проводником закрепил — матовая, простенькая, болотно-зелёного, тёплого цвета. невыразительная, но бесконечно притягательная. почти до краёв заливает тёплым чаем. щурится в улыбке.

тревога никак не проходит. в артуровом лице засело что-то тёмное и непривычное.

— что с тобой, детка? не расскажешь? я завтра свободен, — ложь, но отложить необязательную встречу не составит проблем, и ложь станет правдой. — и — у меня есть гостевая комната. клятвенно обещаю не переступать порог до утра и дать тебе выспаться. — поднимает в воздух ладони, шевелит кончиками пальцев.

духовка тихонько пиликает. извлекая на свет противень и раскладывая квадратные куски лазаньи по тарелкам, имс не улыбается. хмурится почти зло, пытаясь раскопать в себе понимание происходящего. чужая тревога кажется знакомой.

оборачиваясь к артуру и ставя перед ним тарелку, имс вновь улыбается — хитро, хищно, но с теплотой.