Заплаканные дети тянут к ней руки — в них игрушки, цветные стеклянные шарики, а под ногтями — кровь вперемешку с грязью. Фрагментумы всегда были изощренными в своих уловках, и Бронья, так не любившая считать себя дурой, ведется на них, словно только этого всю жизнь и ждала. Когда она оказывается по ту сторону, все для нее выглядит совершенно обычным — все как будто бы на своих местах, но детские руки хватают ее за подол куртки, тянут на себя, и глаза у детей, прямо как цветные стеклянные шарики — мертвые-мертвые.

Было ошибкой сюда возвращаться — она ведь прекрасно знает, что делает с другими людьми, пространством и даже временем изнаночная сторона реальности. Запечатанный Стелларон кричал на нее скрипом механических голосов, призрак матери поливал ее грязью, и это все, разумеется, не больше, чем простая фикция, но кем бы она была, если бы хотя бы не попыталась: вспомнить, например, или попросту, будто бы она находилась во сне, ударить себя по щекам. Зила играюче прятала в складках пространства-времени свою косу и шутила, что она — вестница смерти; Бронья видела, как в таких складках умирали ее солдаты, и ей совершенно не было весело, но всегда было по-нездоровому любопытно. Зила часто рисковала собой. Делала это, по мнению Броньи, не слишком оправдано. Но когда она потерялась в складках сама — то отчего-то совсем не хотела, чтобы Зила ее спасала. Ее коса, думала она, ведомая тенями детей, — если осмотреться внимательнее, смогу ли я найти ее тоже? По ту сторону холодно и темно, среди рук, тянущих ее за подол, были руки и себя самой же — маленькой и испуганной. Тень собственного прошлого смотрела на нее волком и, конечно, во всем ее обвиняла.

Когда она потерялась в изнанке, отражения и отголоски Зилы выбросили ее обратно — Бронья не успела осмотреться достаточно, но чужую косу все равно нашла. До чего иронично. Привыкшая ругать остальных за бессмысленные, безрассудные действия — она не стала следовать своим же собственным уставам и кодексам. Хранительнице, раздраженно скажут они, все дозволено — Бронья не хотела быть отражением своей матери, но, в сущности, не понимала, может ли она быть, ну, хоть кем-то.

— Зила, — тянет она, хватаясь за рукава чужой куртки, — я поступила как полная идиотка. Я думала, это сможет мне помочь, я...

Чувствует себя Бронья как неотесанная дура, принесшая матери кучу проблем. Мертвые-мертвые глаза тех детей, с которыми когда-то она росла, не ощущаются настоящими, но стеклянные шарики, которые они ей тянули — прячутся по карманам. Прошлая-Бронья осталась, как тень эмоций, о которых она совершенно забыла. Прошлая-Бронья — отражение травмы, и она среди всех этих мертвых-мертвых детей, разумеется, была живее кого угодно.

— Это было бессмысленно. О, Клипот, как это было бессмысленно... — голос сходит на сиплый шепот, и прежде, чем перед глазами, наконец, проступает фигура Зилы, она позволяет себе еще несколько секунд слабости, — Зила, я... — Зила бледнее, чем самый чистый снег в Белобоге, и это прошибает тело волнами страха, — Зила, ты в порядке?

Говоря о бессмысленных рисках — Бронья, кажется, прямо сейчас побила любые рекорды.

Отредактировано Bronya Rand (2023-08-05 17:42:20)