Кое-что вспоминалось: бордель, комната мамы; по ночам к ней приходят мужчины. Иногда — высокие, иногда — толстые, иногда — уродливые, иногда — красивые, иногда их несколько, иногда они приходят в другую комнату, иногда они не приходят, а ссорятся в коридоре, но Леви всегда их слышит. Через одну стену, через вторую, через пол, через потолок, через оконное стекло, через прижатые к ушам ладони — громкие голоса, громкий смех, громко разбиваются бутылки, громко шуршат брюки, спущенные к коленям, громко скрипит кровать. Нетрудно было представить всё остальное. Громко Леви и сейчас.

Они праздновали победу. Долго, от Марли до острова, на земле и на дирижабле, размещаясь в камерах и призывая отомстить за Сашу. Всюду звучало: «враги», «возмездие», «Эльдия». Всюду звучало: «Эрен». Всюду было громко — от Либерио до Шиганшины.

Тогда Леви чувствовал себя слишком маленьким, а теперь — слишком мягким. Словно за эти годы он и не вырос вовсе — только состарился и устал.

— У вас красивый удар, капитан, — сказал Флок, когда Леви и Зик уже поднялись на дирижабль. В его лице угадывались досада, сомнение и что-то ещё. Как в тот день, когда Леви выбрал Армина. — Я видел, как вы спасли Эрена. Уже решил, что мы покончили с Челюстями.

Всё это было в отчётах Елены: Порко Галлиард, девятнадцать лет. Получил Челюсти четыре года назад. Тренировался вместе с Анни Леонхарт, Райнером Брауном и Бертольдом Гувером. Импульсивный, самоуверенный, легко теряет контроль над собой. Склонен ставить под сомнение решения руководства Марли. Доверяет Зику. Привязан к другим воинам. Предпочитает действовать в команде с Перевозчиком. Зубы и когти могут разрушить броню любого титана.

Перед нападением Зик заверил их: «Челюстей и Перевозчика не будет на поле боя. Всё закончится быстро».

Но они были. Челюсти и Перевозчик. Порко Галлиард и Пик Фингер.

— Я промахнулся, — растерянно бросил Леви.

Скорее всего, Порко Галлиард был уже мёртв. Эрен съел Молот Войны, а потом, кажется, собирался съесть и его — безрукого и безногого — Леви и Зик видели это издалека, слышали крики плачущих детей; весь город слышал. Тогда в лице Зика неожиданно сделалось тихо.

Потом будут говорить: они победили. Всё закончилось быстро.

— Раньше вы никогда не промахивались, — негромко заметил Флок. Или Леви показалось. Или он испугался, что Флок скажет нечто подобное. В последнее время Леви всё чаще и чаще проигрывал страху: перед морем и кораблями; перед пленными из Марли и их брезгливыми взглядами («остров дьяволов», «свиная моча», «пидорас»; что значит «пидорас», Ханджи?); перед собственными солдатами, готовыми выбросить двух детей из дирижабля. Перед девочкой с винтовкой в руках. Она убила Сашу?

— Она убила Сашу, — подтвердил Жан.

Кто знает: возможно, теперь Разведкорпус больше нуждался во Флоке, чем в нём или Ханджи.

Оказалось, что смотреть на Эрена тоже страшно. В нём ещё можно было угадать того ребёнка: грубого, вспыльчивого, неприятного; «неприятного» — многие так говорили о нём, но так говорили и о Леви.

У самого Леви пока ещё получалось вспомнить Эрена немного другим. Злые слёзы стояли в его глазах всю дорогу после пятьдесят седьмой экспедиции: «если бы я тогда превратился». Если бы он тогда превратился. Если бы он не превратился позже, в Стохессе, если бы Эрвин и Леви не заставили его, может быть, и Либерио бы не случилось. Если бы можно было вернуться в те дни, когда они с Эреном навещали родителей Петры, Олуо, Эрда и Гюнтера. Эрен был с ними неловок и говорил глупости (он постоянно говорил глупости), но всё-таки — был там, всё-таки — говорил, и от этого Леви становилось проще. А теперь он молчит. Если бы не Стохесс. Или это случилось раньше?

Легче было винить кого-то другого: Зика, Флока, самого себя, лишь бы не смотреть больше на Эрена — и не видеть: теперь злые слёзы стояли в глазах у девочки с винтовкой. Злые слёзы в глазах у винтовки с девочкой в руках. Злая девочка. Злая винтовка. Зик сказал, её зовут Габи.

Так смотрела на них Анни Леонхарт?

— Ханджи.

Ханджи не открывали. Леви постучал ещё раз.

Времени у них оставалось немного. Эрена закрыли в камере. Зика и Елену допрашивали. Что им делать с Флоком? Нет, с Флоком нужно было разобраться раньше. Леви видел: Флок мог сжечь весь город, если бы Жан не остановил его. Раньше вы никогда не промахивались. Некоторые новобранцы стали так похожи на пленных солдат из Марли. Леви всё ждал, когда услышит от них: «остров дьяволов», «свиная моча», «пидорас».

Или «пидорас» они уже говорили?

— Эй, Ханджи.

Скоро их голоса зазвучат ещё громче.

— Четырёхглазые!

В последний раз Леви ударил в их дверь кулаком. Четырёхглазые? Почему-то он давно не использовал это прозвище.

— Открывай, Ханджи.

Точно: теперь у них один глаз. На один меньше. Значит, «Трёхглазые»? Пиздец.

На дирижабле они с Ханджи не разговаривали. Леви старался даже не смотреть в их сторону. Он знал: Ханджи видели, что случилось в порту. Они видели Либерио сверху. Огонь, обломки и выстрелы вместо людей. В основном обломки.

Ханджи тоже было громко. Когда громко одному, можно притвориться, что тебе показалось. Поэтому Леви не смотрел. Поэтому они не открывали. Поэтому они так мало разговаривали последние четыре года.

И именно поэтому теперь Леви пришлось выбить замок.

— Эрен в камере, — начал он так, будто ничего не случилось. — Если ты продолжишь прятаться здесь, Пиксис и Закли допросят его раньше нас. Я с ним говорить не хочу. Мне и одного Йегера достаточно.

Теперь Леви всегда опускал глаза, переступая порог: так можно было вообразить, что Эрвин всё ещё здесь. Вот он: сидит за столом у окна, рядом — стопка документов. Наступил вечер, поэтому солнце бросает свет на правую половину его лица.

— У нас есть ещё один день. Будут похороны.  Я знаю, о чём ты думаешь, но это Зик и Елена убедили его.

Леви прикрыл дверь и прислонился к ней спиной. Чёлка упала на глаза, плечи опустились. Ханджи тоже воображали Эрвина. Леви не спрашивал, а они не говорили, но в этом и не было необходимости.

Стало тише.

Эрвин нашёл бы слова для Ханджи. Для них обоих.

— В Стохессе было так же?

Но Эрвин мёртв, а у Ханджи нет одного глаза.

Они так и сказали: попроси Эрвина.

Сперва Леви не понял, потом — не поверил. Делать следующий шаг не хотелось: в конце концов, они только что вернулись домой из Либерио, и Леви предпочёл бы больше никогда не выходить за стены, но Ханджи подняли голову, посмотрели на него и улыбнулись. Нет, не улыбнулись. Значит, ему показалось. В глазах стало совсем темно. «Попроси Эрвина». Никто не говорил так об Эрвине уже три с половиной года.

Или больше. Первые месяцы у них не хватало времени и людей, чтобы изменить форму документов, и каждую неделю появлялся портной (чиновник, купец, кузнец или столяр), чтобы окликнуть Леви в коридоре и поинтересоваться: «Извините, где я могу найти командующего Смита? Мы получили запрос на образцы ткани для новых курток». Обычно после этого следовало несколько секунд замешательства: «Вот как? Но у меня указано…»

Потом форму всё же исправили, и портные, или чиновники, или купцы, или столяры, или газетчики, или военные из других ведомств начали искать командующих Зоэ, и Леви больше не нужно было повторять: «Он мёртв», или: «Он умер», или: «Он погиб».

Но с тех пор об Эрвине у Леви никто не спрашивал.

Их было много, незаданных вопросов, и людей, которые эти вопросы не задавали, было много. Портные, чиновники, купцы, новобранцы, которые всегда знали только командующих Зоэ, послы из Хизуру, антимарлийские добровольцы, Елена и Онянкопон — мир вырос, а ответы, которые мог дать Леви, оказались маленькими. Молчание делало их ещё меньше. 

В Подземном Городе Кенни учил Леви, как правильно обчищать карманы. На освободившееся место нужно обязательно подложить что-то тяжёлое — например, камень. Тогда человек не сразу обнаружит пропажу. Иногда камень оказывался тяжелее, чем нужно, и они замечали.

В тот день, когда исчез голос Эрвина, Леви заметил сразу. Несколько часов он просто смотрел в потолок спальни. Потом наступило утро, поэтому Леви встал, оделся и пошёл в душевую. Голос он так и не вспомнил. Камень остался.

Позже Леви забудет что-то ещё: цвет глаз Эрвина, запах его волос, небольшой шрам на безымянном пальце левой руки. А однажды он проснётся и не поймёт, откуда взялась горечь внутри, и горечь исчезнет, и у Леви появится ещё один камень. У него будет много камней. Только камни.

Вот что происходило со старыми воспоминаниями.

В мире за стенами их обменивали на что-то другое.

Год назад Онянкопон пообещал Леви и Ханджи, что однажды даст им послушать свой любимый концерт. Имя композитора Леви не запомнил, но запомнил, как Ханджи спросили: «Неужели в другом костюме у тебя спрятан целый оркестр, Онянкопон?»

Тогда он улыбнулся, взял колоду карт и, тасуя их, начал рассказ про пластинки и граммофоны. В мире за стенами музыка могла звучать давно и далеко, столько раз, сколько захочешь, с любого места. «Можно ли», — прервал его Леви, и Онянкопон вздрогнул, как будто на время забыл, где находится. «Можно ли записать не музыку, а человека? Его голос?»

Онянкопон ответил не сразу. Ханджи зашевелились, но Леви на них не смотрел.

«Да, конечно». 

Значит, если бы Эрвин прожил ещё немного, они записали бы его голос. Сделали фотографии. Тогда Эрвину не пришлось бы умирать насовсем. Только притворяться мёртвым в чужих кошмарах. Леви понял это, когда впервые увидел фотоснимки в дневнике Гриши Йегера. Он писал про тёмные комнаты, про свет, про плёнку, про камеры, и Леви плохо понимал, что значат эти слова, но мог увидеть их: и Гришу, и Дину, и Зика. Хоть Гриша и Дина умерли много лет назад, никто не сказал бы: «Этих людей никогда не было». Они были здесь. И про Зика, когда Леви убьёт его, так никто не скажет. А про Эрвина — могут. От него остались только слова. 

Даже в газетах со временем перестали упоминать его имя. Теперь там выходили статьи про королеву Хисторию. Или новый указ главнокомандующего Закли. Или визит дипломатов Хизуру. Или достижения командующих Зоэ. «Вернули стену Мария, освободили территории острова от титанов». Иногда ошибались и писали: «Захватили Женскую Особь во время операции в Стохессе». Опровержения не выходили, но никто и не просил — это было неважно.

Через десять лет так и вспомнят: операцию в Стохессе провели Ханджи Зоэ.

Ханджи Зоэ поймали Анни Леонхарт. Вернули стену Мария. Нанесли поражение врагам в Марли. Смерть врагам Эльдии. Может быть, через десять лет вспомнят только Эрена. Может быть, никого не вспомнят, может быть, некому будет вспоминать, но Эрвина забудут раньше. Его уже начали забывать.

У Ханджи уже были фотографии. Одну из них сделал Онянкопон. В тот день их пригласили на церемонию открытия первой железной дороги. Там были все официальные лица, был младший Ривз, была Елена, была королева Хистория, осунувшаяся и печальная. Там ждали Эрена, но Эрен не появился, и Микаса с Армином выглядели одинокими. Тогда Леви почему-то побоялся к ним подойти. А теперь было поздно. Вечером прошёл небольшой дождь, но из-за туч то и дело выходило солнце, оставляя розовые кляксы на верхушках деревьев. Ханджи вели их обратно в город, приподнимая шляпу каждый раз, когда из травы им под ноги выпрыгивал лягушонок. «Добрый вечер, господин Яков. Добрый вечер, госпожа Грета». Вот откуда появился этот кадр: Ханджи смеются, прижимая к груди газету, вид у них мокрый и жалкий, но очень весёлый. К рукаву праща прилипла целая горсть репейника.

Онянкопон и Эрвин тоже могли бы дружить. И тогда Онянкопон сфотографировал бы и его.

Но без репейника на плаще. Эрвин всегда был аккуратен.

Теперь это плащ носил Леви. Некоторые пятна с ткани до сих пор не отстирались, но ему было всё равно.

— Заняты? — прозрачно переспросил Леви. Голос подрагивал от напряжения, как неразработанная мышца. Ханджи, наоборот, звучали ровно и почти весело. За эти годы они как будто совсем не уменьшились: им нравился мир за морем, поезда, корабли и Онянкопон, им нравились фотографии, и тому, что Эрвина не было там, они не удивлялись.

Солнце, наконец, опустилось за крыши домов. Лицо Ханджи больше не пряталось за лучами света, и Леви понял, что больше не узнаёт их.

Под окном кто-то откашлялся и шумно сплюнул на землю. В открытую форточку залетела оса. 

Он подошёл к столу. В лицо бросилась кровь. Корзинку яблок, должно быть, отправили вместе с остальными подарками. Смерть врагам Эльдии. Слава Эрену Йегеру. Когда Эрвин возглавлял разведчиков, им ничего не дарили. Леви помнил, как однажды огрызок яблока прилетел в телегу с ранеными. Кто-то в толпе закричал: «Хватит тратить наши налоги!» В телеге тогда лежал Моблит, поэтому Ханджи тоже могли это запомнить.

Оса, покружив над столом, села на выглядывающее из корзинки яблоко. Её крылья, всё ещё подрагивая, издавали приглушённый гул.

— Если бы он был здесь, мне бы не пришлось просить об этом.

Он так и сказал: Эрвин справлялся лучше тебя.

Он не хотел так говорить, но сказал. Это было легко, как убить титана, не зная, что внутри сидит человек. Руки дрожали. Леви спрятал их в карманы плаща. Некоторые пятна с ткани так и не отстирались.

— Он бы не запирался в кабинете, чтобы пожалеть себя.